Заслышав чьи-то тяжелые шаги, Элиана открыла слипавшиеся глаза. Мимо прошел комиссар Конвента в своих неизменных ярких доспехах, и молодая женщина впервые заметила, как карикатурно он выглядит. Теперь образ воинствующего якобинца уже не соответствовал времени, и это ощущалось столь явственно, что каждый невольно начинал понимать: очень скоро госпожа История сметет его с лица земли. Элиана не могла поставить это в заслугу кому бы то ни было, просто она чувствовала: далеко не все, даже кажущееся нерушимым, прочным, как гранит, а для кого-то – необходимым, как воздух, выдерживает испытание временем.

И все-таки это был еще не конец. В эпоху заката Республики и террора озлобленные на всех и вся якобинцы бесчинствовали вовсю: аресты и казни приняли совершенно хаотичный характер. Опасались бунта заключенных в тюрьмах и потому арестованных казнили огромными партиями на следующий же день после задержания.

Элиана проводила комиссара взглядом. Нет, раньше у якобинцев был другой вид – уверенный, самодовольный, не такой, как теперь – настороженно-злобный, точно у раненых зверей.

Внезапно комиссар повернулся, подошел к пристально глядевшей на него Элиане и резко протянул руку: – Ваши документы, гражданка!

Она продолжала с безмолвным вызовом смотреть ему в глаза, и он был вынужден повторить приказание.

– У меня нет документов, – спокойно произнесла молодая женщина.

– Вы обязаны носить их с собой – таков порядок. Как ваше имя?

– Элиана де Мельян, – она ответила так, как отвечала бы на Страшном Суде, готовая принять и награду, и кару за свою жизнь и свою правду.

– Де Мельян? – озадаченно повторил комиссар и окинул молодую женщину ледяным взглядом. Потом приказал: – Пройдите со мной!

Слушавшая разговор Дезире тихо охнула. Вся очередь замерла, с тревожным любопытством наблюдая непривычную сцену.

Элиана улыбнулась тонкой улыбкой, так, точно разгадала какую-то важную, только ему известную тайну. И взор ее больших темных глаз словно прожег его насквозь.

– Нет, – без малейшего волнения отвечала она, – я никуда не пойду.

Комиссар рассвирепел. Он схватил Элиану за локоть, но она вырвала руку и снова сверкнула глазами.

– Убирайтесь! – это прозвучало насмешливо, жестко, иронично. – Вон из моей жизни, прочь с лица земли!

Ее лицо полыхало огнем румянца, во взгляде застыли решимость и боль. Но страха не было, это заметили все. Толпа угрожающе зароптала: Диктатура утратила власть над душами и сердцами – страх ушел.

Дезире, не ожидавшая такого от своей кроткой госпожи, совсем растерялась.

– Что это с ней? – прошептала какая-то женщина.

– Не знаю, – пробормотала Дезире, – не иначе умом повредилась. Барышня! – попыталась позвать она, но Элиана ничего не слышала.

Многие люди мечтают бросить вызов судьбе, бесстрашно распахнуть душу перед опасностью, рассчитаться с врагами, сказать все, что хочется сказать, но им мешают приличия, условности, боязнь возмездия, страх что-либо потерять. Элиана забыла обо всем: она расхохоталась, пренебрежительно, громко, и смеялась даже тогда, когда подоспевший патруль подхватил ее с двух сторон и повел к повозке.

Ее платок сбился, упал на плечи, и стянутые в узел белокурые волосы в сиянии восходящей зари золотились, словно шлем амазонки, а глаза сверкали точно звезды южного неба. Ее красоту, как и душу, не удалось уничтожить никому.

…И вот опять Элиана сидела на соломе возле холодной каменной стены в тюрьме Консьержери, подперев лицо руками и подтянув к подбородку колени. Но теперь в ее сердце не было страха, хотя вряд ли кто-либо сумел бы ей помочь и ее сын мог остаться сиротой. Теперь она не стала бы дрожать при мысли о гильотине, она пошла бы на казнь с гордо поднятой головой и рассмеялась бы в лицо смерти.

И другие люди тоже вели себя иначе: не было ни причитаний, ни слез, слышались громкие возбужденные голоса, грохот сотрясаемых решеток. В душах даже самых испуганных и робких зрел бунт, людской вулкан воспылал, он бурлил и готов был разразиться потоком праведного гнева.

Элиана не жалела о том, что сделала. Она отомстила, пускай по-своему, но отомстила – за отца, за мать, за Этьена, за Бернара и за свои собственные горести, и как женщина, ставшая матерью, была готова разделить судьбу многих матерей Франции.

Она вспомнила супругу Людовика XVI, королеву Марию-Антуанетту, казненную в октябре девяносто третьего года. Ее сын, Людовик XVIII, восьмилетний мальчик, был отнят у матери и отдан в обучение к сапожнику, где умер, не выдержав разлуки с родными и жестокого обращения. А Марию-Антуанетту на процессе в Революционном трибунале Эбер обвинил в растлении собственного сына!

И вот ночью, едва Элиане удалось уснуть, раздался лязг отодвигаемых засовов и громовой голос: «Выходите все! Вы свободны! Диктатура пала!» И толпы устремились из мрачных стен на улицы ночного Парижа.

Через несколько дней, 28 июля Якобинский клуб был разогнан, а Робеспьера и его сподвижников повезли на казнь, и ликующий народ бежал следом с криком «Смерть тирану!»

Как ни странно, Элиана не разделяла этого восторга. Она соглашалась с Эмилем, который сказал:

– Сколько же раз люди будут плевать в лицо собственным убеждениям?

Молодая женщина радовалась одному: теперь она могла, как мечтал Бернар, «пойти своею дорогой, какой бы трудной она ни была».

И она знала: понадобится еще немало сил, чтобы выжить, во всем разобраться и разглядеть на огромном небосклоне мира свет своей одинокой звезды.

Вскоре, как и предсказывали некоторые мудрые люди, в стране началась страшная неразбериха. Диктатура рухнула, вернуться к тому, что было до Революции, Франция тоже уже не могла, и потому общественность пребывала в растерянности, не зная, какая судьба отныне ждет государство и его многострадальный народ. Колесо ненависти покатилось в другую сторону, и теперь начались гонения на бывших якобинцев. Повсюду бесчинствовали банды «золотой молодежи», нувориши устраивали бесстыдные оргии. Все традиции, казалось, были уничтожены, нравственные принципы безжалостно попирались. На смену подчеркнутой скромности пришла кричащая роскошь, люди стремились насладиться жизнью. Получив в руки кубок свободы, они спешили выпить его до дна и, опьяненные, забывали обо всем.

Те, кто во время Революции сумели нажить капитал, (а таких, особенно в буржуазной среде, оказалось немало) старались выгодно вложить свои средства – в предприятия, недвижимость. Теперь, когда никто не боялся приобретать собственность, особняки и конфискованное имущество эмигрантов и казненных дворян шли нарасхват.

Хорошенькие женщины спешили устроить свою судьбу: многие вдовы павших жертвами гильотины аристократов превратились в живое украшение салонов новоявленных хозяев жизни, иначе говоря, стали содержанками.